Я был о Толстом лучшего мнения. Сегодня Лев Николаевич, надо полагать, аплодировал бы российской эстраде стоя и имел бы абонемент на концерты «Шансон года».

Нельзя себе представить здорового рабочего, который бы тронулся драмой Метерлинка, картиной… и не говорю уже о последователях Вагнера, но даже бетховенской сонатой последнего периода. Художники этого рода и слушатели-рабочие, то есть настоящие люди, слишком далеки друг от друга, и нет точки прикосновения. Чтобы было понимание друг другом, или рабочий должен развратиться, или художник спуститься (по его мнению) до народа. А художник не хочет — он считает, что он стоит на высоте, к которой все должны прийти. Но если даже допустить, что эти художники нашего времени стоят на высоте, а не сидят в глубокой яме, то и тогда искусство их не годится и должно быть брошено.

Вы говорите, что доказательством тому, что то, что вы делаете, есть искусство будущего, служит то, что то, что несколько десятков лет тому назад казалось непонятным, как, например, последние произведения Бетховена, теперь слушается многими. Но это несправедливо. Последние произведения Бетховена как были музыкальные бредни большого художника, интересные только для специалистов, так и остались бредом, не составляющим искусства и потому не вызывающим в слушателях нормальных, т. е. рабочих людях, никакого чувства. Если все больше и больше является слушателей бетховенскпх последних произведений, то только оттого, что все больше и больше люди развращаются и отстают от нормальной трудовой жизни.

Л. Н. Толстой — О том, что называют искусством