Я устал от двадцатого века,
От его окровавленных рек.
И не надо мне прав человека,
Я давно уже не человек.
Я давно уже ангел, наверно.
Потому что, печалью томим,
Не прошу, чтоб меня легковерно
От земли, что так выглядит скверно,
Шестикрылый унёс серафим.
Владимир Соколов
Вина и спиртные напитки добротного качества исчезли из нормального оборота, и граждане, любящие посидеть за рюмкой веселой влаги, стали изготовлять водку домашними способами. У меня завелся особый сорт эстонской водки из картошки. Что это была водка хорошая — остается недоказанным, но мы в это верили. Во всяком случае, моим «мухам» она очень пришлась по вкусу.
И вот собралось у меня однажды несколько человек. Среди них находился финляндский коммунист Рахия и русский коммунист Куклин, бывший лабазник, кажется. Пока пили картошку, все шло хорошо. Но вот кому-то вздумалось завести разговор о театре и актерах. Рахия очень откровенно и полным голосом заявил, что таких людей, как я, надо резать.
Кто-то полюбопытствовал: — Почему? — Ни у какого человека не должно быть никаких преимуществ над людьми. Талант нарушает равенство. Замечание Рахия меня позабавило. Ишь, подумал я, как на финна действует эстонская водка!..
Но на беду заораторствовал Куклин. Он был обстоятелен и красноречив: ничего, кроме пролетариев, не должно существовать, а ежели существует, то существовать это должно для пролетариев. И каждые пять минут настойчиво повторял: — Вот вы, актеришки, вот вы, что вы для пролетариата сделали что-нибудь али не сделали?
Прокрастинация — убил больше часа на просмотр архива журнала Мурзилка. Что заметил:
О журналах. Их восемнадцать. За сутки – подписей восемьдесят. На днях ввели девятнадцатый. Учёта журналов.
На станцию пожаловал Госнаркоконтроль. Помимо комиссии ещё и автоматчик в бронежилете. Они что думали – мы отстреливаться будем?
Мальчишкой отсидел в немецком концлагере. После войны шёл за третий сорт – был на оккупированной территории. Никаких справок. Паспорт выдали лишь в шестьдесят первом. В девяностых немцы, раскаявшись, прислали извещение на пособие. А в департаменте его не нашли в списках. И попросили подтвердить документами. Он закатал рукав, показал номер. Предъявил письмо из Германии. Сказали, что недостаточно. Ну, плюнул. Через пятнадцать лет проблема – недоуплачен налог с пособия. То есть, кто-то за него получал. Изловчился. И нынче, поди, ленточки георгиевские повязывает. Б…на.
Перевернулись на скорой. Легли на бок и, вращаясь, ещё метров тридцать проскрежетали. Остановились, выбили люк в крыше, вылезли. Первое, что увидели – руки с мобильниками. Фотографируют! Человек десять, не меньше. Корячились, извлекали больного – никто не помог. Ходили кругами, ракурсы выбирали.
Человек шел мимо строящегося дома. Сорвавшийся с лесов кирпич просвистел мимо его головы и шлепнулся на землю.
Ощутив дуновение близкой смерти, человек в мгновенном озарении понял тщету и бренность своего существования, остро ощутил нестерпимость своей осточертелой обыденности. Он понял, что нет у него сил вернуться к постылой работе банковского клерка, переступить порог убогого, купленного в рассрочку загородного домика, где его ждут орущие дети и глупая болтливая жена. Ему опротивела до тошноты его стандартная, такая, как у сотен тысяч других американцев, машина.
Никого не предупредив, не заходя домой, человек уехал из родного города, чтобы начать новую жизнь.
Через несколько лет посланный по его следам сыщик страховой компании нашел его в другом городе, в далеком штате.
Человек жил в пригородном домике. У него была глупая и болтливая жена, орущий ребенок, стандартная машина. Он работал в конторе по продаже недвижимости. Зарабатывал столько же, и работа почти не отливалась от прежней. Трудно убежать от самого себя.